Есть и другой подход к искусству, на русском языке он стал популярен примерно в семидесятые. Он представляет искусство в виде такого деревенского домика, каким их рисуют маленькие дети.
Есть квадратная основа массовой литературы. Над ней — пирамидка современных классиков, которые отмечены всевозможными премиями — истеблишмент. Они пишут Великие Книги и продолжают традицию великих классиков, про которых мы читали в школьных учебниках. Ещё они рассуждают о судьбах России и совершенно непонятно, как попасть в их число.
В основном здании живёт массовая литература, которая пишется на потеху народу. Она пишется по формулам и издаётся в мягкой обложке.
Наконец, в подвале прячется андеграунд.
Обычно это сопровождается пояснением, что раньше культура была дворянская, а теперь, с появлением массового общества, появилась ещё и массовая, газетная, низкая, для малообразованного читателя. И её можно только пародировать.
Ко временам выхода Лемовской “Фантастики и футурологии” (1970) такой “домик” считался уже каноном, существовавшим в культуре едва ли со времён изобретения книгопечатания.
Эта модель кажется логичной. Но она сравнительно нова и ненамного старше соцреализма. К тому же, она противоречива именно в ФУНДАМЕНТЕ.
Если искусство бывает только массовым или элитарным — то к какой из этих категорий относится андеграунд? Он вроде как не массовый — но и в элиту его не пускают. Что-то тут не так.
И неясно, где здесь место классики. Она точно не входит в пирамиду, её высокий статус сам собой разумеется. Но она и не в жанровой зоне.
И вообще, почему эти явления, если они настолько естественны, называются иностранными словами, к тому же сменившими смысл — примерно как английский killer стал у нас тем, кого по-английский называют hitman?
Establishment в английском — это скорее “общественное установление” и возникло вокруг споров о национальной церкви.
Underground в английском языке до сих пор ассоциируется скорее с подпольщиками и партизанами. Есть более поэтичное слово с тем же смыслом, собранное из латинских корней — subterranean (в оригинале книжка Керуака “Подземные” называется именно The Subterraneans, но там это скорее в значении “закулисье, приватная жизнь”).
На самом деле этот “домик” — просто ещё одно явление конкретного времени.
Я буду сейчас рассказывать очень сжато и кратко, упрощая процесс. Чтобы стало ясно — как этот домик строился и как он рухнул.
Весь XIX век грамотность росла, а технология печати удешевлялась.
В 1800 году лорд Стэнхоуп усовершенствовал станок для печати сразу с двух сторон листа. В 1805 Винг и Вайт изготовили машину для отливки букв. Когда в 1810 Кёниг смог совместить паровую машину с ещё гутенберговским печатным станком, начался бум готического, а потом и женского романа. И немудрено — чудо-машина печатала 12 000 листов в час.
Потом (уже во Франции) появилась массовая газета. В газете новостей не хватало и появился подвал (свободное место внизу страницы), где печатали с продолжением захватывающие приключенческие романы. Но даже в те времена романтики Дюма, Гюго и Бальзак не считались “массовыми” или “элитарными”. Они были просто беллетристы (то есть авторы изящной словесности) и Дюма без вопросов печатал у себя в “Мушкетере” перевод “Героя нашего времени” Лермонтова. Даже лондонская Граб-стрит, где селились бедные журналисты, строчившие сенсационные листки, не была чем-то низким — она была чем-то нищим и богемным.
Белинский, при всём радикализме, не осуждал Эжена Сю за его занимательность — он осуждал буржуазное общество на то, что вместо художественных и идейных достоинств книги критики предпочитали обсуждать, какие огромные у неё тиражи и как много автор зарабатывает.
По-настоящему раскол на массовое и элитарное начинается только с появлением современного издания в мягкой обложке.
До этого журналы были скорее сборниками и выходили в виде книжек. Вы можете поискать в интернете изображения “Современника” или “Отечественных записок”.
Изобретение офсетной печати вызвало настоящий бум журнального дела. Дело в том, что гутенберговский станок требует весьма хитрых навыков для набора. А работать за офсетным станком не сложнее, чем за пишущей машинкой.
Появляется тот самый pulp fiction — почти одновременно с потребителем этого чтива. Литература, размноженная на машине для тех, кто вынужден эти машины обслуживать. Он выходил в журналах, он выходил и дешёвыми книжечками в мягкой обложке. Чуть позже, уже к середине 20-х, издательство Галлимар дорабатывает станок для печати люто дешёвых книжек в мягких обложках, которые уже были клееные и толстые. К середине 1950-х дешёвые карманные книжки в мягких обложках вытесняют журналы.
Пирамида выделяется именно в это время — но даже тогда андеграунда ещё не было.
Декаденты и Движение искусств и ремёсел пишут и мастерят для себя. Они хотят жить сбоку от общества, по-своему. Они совсем не против того, чтобы фабриканты покупали их книги и стулья. Их возмущало, что даже фабриканты покупают “барона глупого” и фабричные стулья (хотя прекрасно знают, из чего их делают).
Разумеется, снобизм элитарных тусовок был уже тогда. Не просто так уважаемый критик Корней Чуковский так задорно высмеивал Бэтмана, кинематограф и Ната Пинкертона — иначе его бы просто не пустили в журналы, что выходили на деньги меценатов и он так и остался бы писать передовицы где-нибудь в народном “Одесском листке”.
Но и в те времена многие неглупые люди усматривали в таком разделении презрение к народу и оправдание скуки элитарностью. Разве покушение на народную литературу — не покушение на демократию и сам дух народа? И разве не действуют в народных песнях и балладах всё те же рыцари, принцессы и прочие мальчики с ферм, которые населяют массовую литературу?
Футуристы и прочий авангард — тем более не считали себя андеграундом. Они просто настаивали на том, что пишут для людей будущего. Например, если Брюсов пишет для “Купчихи за чаем” с картины Кустодиева, то Бурлюк — для “Авиатора” с картины Малевича. Конечно, купчих в дореволюционной России больше, чем авиаторов — но разве можно отрицать, что у воздушного транспорта большое будущее?
Ещё во времена наших дедушек слова “андеграунд” не было. Было официальное искусство, в Союзе Композиторов — святом и нетронутом падалью. Было “авангардное” и “непризнанное” искусство, сложное и непонятное, в котором уважаемому Союзу предстоит ещё разобраться — музыка это или сумбур вместо музыки. И был “самиздат” который не пускали в официальную печать.
Были и убеждённые деятели такого искусства. В то время как члены Союза Писателей выпускали толстые книги про серьёзных советских людей, эти в коротких стихах (со временем отказались даже от рифм и писали велибром) с иронией описывали бытовые приключения маргиналов и мелочи частной жизни. Этих людей и назовут андеграундом.
Откуда же взялся андеграунд?
Как уже было сказано, ещё в 40-е годы подпольщиками называли участников движений Сопротивления. Только в 60-е трудами Френка Заппы подпольной стали называть необычную музыку, которую не пускали на кантри-фестивали и не желали видеть на уважаемых лейблах. Примерно тогда же появляется культовое кино — эти фильмы стабильно проваливаются в дневном прокате, но каждый вечер привлекает странных личностей на полуночный сеанс.
Но даже тут происходит смешение. В музыкальном андеграунде могли жить
непонятные простому слушателю деятели вроде Butthole Surfers
слишком панковые даже для панк-лейблов перформансеры вроде J. J. Allin
пока ещё неизвестные, но потенциально народные исполнители вроде Nirvana
слишком тяжёлые (как Sodom)
слишком лёгкие (как Neutral Milk Hotel)
демонстративно гаражные группы, для которых энергия важнее мастерства
немыслимые виртуозы-шреддеры, чьё мастерство могли оценить только другие музыканты.
И там же временно обитали крайне близкие народу гангста-рэпперы, плясавшие под мостом под чужие биты.
В Советском Союзе разделение на официальное и “чуждое народу” было жёстче — но даже сами деятели андеграунда признавали, что это дело обстоятельств.
До 50-х годов в СССР не было даже такого понятия, как диссидент. Были “осколки прошлого”, уцелевшие со времён дореволюционных (вроде Ахматовой) и “несознательные граждане”, которые согласились сотрудничать с врагами государства. Незадолго до смерти товарищ Сталин, знавший толк в языкознании, советовал составителям очередного официального словаря пометить слово “инакомыслящий” как устаревшее — ведь в Советском Союзе все настолько счастливы, что инакомыслящих уже не осталось.
Диссиденты (как верно заметил ещё Синявский) — люди советского воспитания.
Точно так же и андеграунд появляется только в 1960-е, с возрождением моды на Серебряный Век и авангард 1910-1920-х годов. Поэтические кружки 1950-х были просто компаниями друзей, и даже лианозовские авторы пытались завязывать знакомства среди официальных поэтов или писать для детей.
Сапгир (которого считали одним из главных деятелей советского андеграунда) и вовсе отрицал его существование. Просто были разные люди с разными судьбами и на разное искусство был заказ. Кто-то шёл наверх сквозь чудовищные препоны, как Высоцкий. Кто-то сгорал от пьянства в развороченном богемном быте, как Губанов.
По-настоящему андеграундную жизнь на памяти Сапгира вёл только бард Хвостенко — уехал в Париж и жил там в коммуне художников, что располагалась в сквоте на заброшенной фабрике неподалёку от площади Республики. Такого андеграунда Советский Союз и правда не знал — на советской недостроенной фабрике ты проживёшь только до первой зимы.
Истеблишмент и андеграунд разделили только историки вопроса. Для самих авторов грань была зыбкой. Есенин, Бабель, Лосев, Арсений и Андрей Тарковские, Шаламов, Домбровский, Высоцкий, Бродский, Рубцов, Неизвестный, Шпаликов, Аксёнов — это не истеблишмент и не андеграунд, каждый из них был и там, и там и в первую очередь — самими собой.
И возможно, многие стихи и правда лучше звучат на кухне, чем со страниц унылого журнала? Напечатанная матерная частушка веселит совсем не так, как спетая.
Советским кухонным поэтам и бардам было непросто пробиться к народу — но это было вызвано исключительно каналами доставки и снабжения.
Роман Неумоев с ужасом вспоминал, как в середине 1980-х пробил в деканате идею коллективного сборника стихов студентов родного университета и объявил сбор поэзии от всех, кто писал в стол. Ему и правда принесли немало стихов, некоторые были недурны. Но среди авторов не было ни Байронов, ни Рэмбо — практически все писали примерно то же самое, что было в скучных официальных журналах, просто не хотели тратить силы на проталкивание этого в печать.
Массовый продукт продаётся везде, престижный продаётся везде, но дорого, а элитарный доставать надо. Но если достал — он достаётся почти бесплатно. Андеграундный текст нужно перепечатывать, андеграундную музыку переписывать за вечер на свою плёнку, андеграундную живопись можно увидеть на квартирной выставке, но она не продаётся.
Разумеется, размытие такого андеграунда с ходом прогресса было неизбежно,
Уже в 90-е годы границы между автором и потребителем стали слишком прозрачны, чтобы хоть что-то можно было по-настоящему спрятать. Последний текст, ходивший в советском самиздате — ненастоящая речь Ельцина (1990). Дальше в этом не было смысла — лишённая всех ограничений пресса печатала всё, включая протоколы сатурнианских мудрецов.
Последний советский андеграундный автор, который прославился через пародирование советских штампов — Масодов.
То же самое касалось и музыки. В позднее советское время в любом достаточно крупном или приграничном городе было всем известное место, где можно было накупить из-под полы пластинок с вожделенными забугорными группами. Каждому новичку задавался вопрос “что ты слушаешь?” и дальше шло в зависимости от. (Сейчас этот вопрос не задают друг другу даже подростки).
Потому появилось много дешёвых кассет, за ними — CD-диски, а в нулевые всё заполонили пиратские сборки в MP3 на любой вкус. Даже если сборка была редкой, её переписывали у друзей. Наконец, с появлением широкополосного интернета и торрентов редкостью перестали быть даже анимешные сериалы и корейские дорамы. А ВКонтакт открыл доступ к пиратской халяве даже для тех, кому лень осваивать торрент.
Таким образом, сейчас никакой андеграундной литературы, музыки, живописи просто нет. Любой может найти в интернете практически любую поэзию и прозу, и единственный барьер теперь — языковой. Андеграунд умер, как заглохли телеграф и бумажная почта с появлением электронной. Готы и металлисты теперь такая же стареющая редкость, какими во времена их родителей были радиолюбитель и эсперантист.
Теперь посмотрим на элитарную пирамидку истеблишмента. С ней тоже не всё гладко.
Понятно, что творчество членов Союза Писателей перестало интересовать читателя ещё в середине 80-х. Ныне им остаётся давать друг другу премии, переругиваться за места в журналах, что выходят тиражом иногда 100, а иной раз целых 500 экземпляров и судиться за госфондовские дачи.
Если вы думаете, что премии много значит, полистайте сборник “Как вы пишите”, собранной как раз из интервью с российскими вроде-как-серьёзными писателями. Все как один жалуются на безденежье, полное отсутствие обратной связи, что несмотря на все регалии издатели не торопятся их издавать или переиздавать.
Я не знаю, как обстоят дела в Китае или в Индии, но России с этого домика сорвало крышу.
Про премию я уже говорил в другом месте, и повторяться ни к чему. Они имели значение в те времена, когда о существовании автора узнавали из вечерней газеты. Про то что вышла новая книга, в газете не напишут, а про присуждение престижных премий, пожалуй, напишут. Проблема в том, что поступь прогресса уничтожила в том числе и вечерние газеты.
Есть и особенность чисто исторического плана. Элитарное искусство подразумевает, что есть общественная элита, которая потребляет балеты и симфонии. Но Россия после стольких революций — страна равенства, в ней есть богатые снобы, но нет бедных аристократов. У нас просто нет наследственной аристократии с классическим образованием, как в Великобритании. Президенты подчёркивают свою близость народу, губернаторы ходят на концерты Киркорова и Стаса Михайлова, школьница из посёлка Верхние Индюки читает Эмиля Золя как любовный роман. Так и живём.