Следующая глава в книге Норы Галь посвящена проблеме смешения нашей и чужой старины. Со многими примерами приходится согласиться: едва ли чопорная английская дама могла “как аршин проглотить”, хотя бы потому, что аршинами в Англии ничего не меряют.
Правда, Нора Галь не затрагивает более сложный вопрос: как быть, если ошибка уже устоялась в языке (вроде пресловутого “рентгена”)? Тот же Успенский уделяет этому куда больше внимания, чем расхваленная “настольная книжка любого переводчика”.
Должен ли переводчик, к примеру, приводить к транскрипции Поливанова слова, заимствованные из японского задолго до рождения самого Поливанова (и писать, к примеру, Токё, Кёто, Ёкогама, гэйся и рикся, а заодно и суси)? А если уж мы боремся с канцеляритом на речи, то должны ли мы сохранять японское ударение?
Второй вопрос куда хитрее, чем кажется. Для русского человека подударная гласная всегда долгая. У японцев ударения тоновое (и сильно отличатся в разных диалектах), на письме не обозначается, а гласные могут быть долгими и короткими. Если мы и ударение будем заимствовать, то придётся говорить Рей АянамИ (а вот МисимА — евроатлантический англицизм).
Метрическая проблема до сих пор терзает переводчиков. Так получилось, что носители самого популярного из международных языков пользуются самой непопулярной метрической системой. И если по хорошему, то в переводе было бы правильно переводить эти фунты, мили и ячменные зёрна в привычные килограммы, километры и номера размера обуви. Разве что переводя фэнтези можно по старинке измерять пальцами, локтями и днями пути, раз уж в средневековье живём, лаптем щи хлебаем и не успели пока основать Палату Мер и Весов.
Другое дело, что знанию грамматики чужого языка у автора не всегда соответствует знание общекультурное. Поэтому встречаются нелепые ляпы. К ещё большему сожалению, Нора Галь порой путается даже в своей собственной культуре. И громоздит ляп на ляп под видом исправления.
говоря по-русски ‘он переборщил’ или ‘я не сумел отбояриться’, мы не вспоминаем ни о борще, ни о боярах. А вот в устах француза или англичанина это может прозвучать неожиданно.
Ещё большая неожиданность поджидает Нору Галь в этимологическом словаре. Слово “перебарщивать” едва ли имеет отношение к борщу (скорее тут речь идёт о барщине). “Отбояриваться” произошло, судя по всему, от диалектного “боярить” («нежиться») — с намёком на боярский образ жизни, но возможно и как эвфемизм (сравните: слово “спионерить” вполне литературно, хотя мы понимаем намёк).
Во времена Даля слово учеба было областным, просторечным: так говорили (вместо ученье) в Воронежской, Новгородской, Вологодской губерниях. В первые годы после Октября слово это широко распространилось — тысячи школьных, рабфаковских и иных стенных газет назывались ‘За учебу!’. Это привилось, осталось и позже — скажем, ‘партийная учеба’. Но странно звучит оно, допустим, в переводной книге рафинированного европейского автора.
То, что во времена Даля слово «учёба» было областным и просторечным (говорили «учение»), вовсе не значит, что оно стало популярным только после революции — как нетрудно установить, заглянув в Национальный Корпус Русского Языка, в конце XIX века «учёба» говорили даже столичные гимназистки. Словарь Даля составлялся в первой половине XIX века, там много чего нет — например, слова «частушка» в современном значении.
В переводе инженер или адвокат поступил на работу в фирму вроде ‘Дженерал электрик’ и получает хорошую зарплату. Не лучше ли ему поступить на службу или место с хорошим окладом или жалованьем (а если речь идет о механике, слесаре, то вполне годится работа, но опять же не зарплата, а заработок или ему неплохо платят).
Кажется, Нора Галь снова пытается угадывать, потому что конкретных знаний недостаёт. В итоге её попытки стилистических улучшений сами превращаются в курьёз: она фактически советует этому инженеру или адвокату не растрачивать себя на частные фирмы вроде “Дженерал Электрик”, а подыскать себе место на государственной службе. Ведь именно чиновники и военные служат правителю (или государству, если правление в государстве республиканское), за что им жалуют всякие замки, деревни и прочее жалование. Ещё бывает служение высшим силам, на таком служении находятся священники и актёры (хотя завистники утверждают, что это просто пережиток эпохи императорских театров, когда актёры действительно служили и могли себе даже дворянство выслужить). Но инженеры и адвокаты, точно так же, как механики и слесари, не служат, а именно работают: делают что-то за деньги.
И, кстати, что за “неплохо платят” такое? Инженер или адвокат — высококвалифицированный специалист. Он не просто “получает деньги за выполнение служебных обязанностей”, как чернорабочий или мелкий клерк и не получает “неплохую плату” как старательный батрак — он продаёт своё (недешёвое) время работодателю за то, что решает работодателю проблемы. И не согласно “окладу” (фиксированной ставке за сдельный труд), а согласно как раз той “заработной плате”, о которой он сторговался при приёме на работу.
Переводы с японского. Один из героев рассуждает: ‘Исчезновение людей — явление фантастическое, но… мне хочется дать ему логическое объяснение. Негоже (!) человеку исчезать без всякой причины’. ‘…Страна наша кипит и бурлит, словно вода в котле огромном, над разгорающимся пламенем подвешенном. Внутри страны началась смута великая… князья… противятся требованию оному… спесивые самураи неслуживые…’
Нет, для самураев интонация русской сказки не очень-то подходит даже в фантастике. Обороты вроде допреж, того и перво-наперво, быть может, ‘сыграли’ бы в фантастике совсем уж отвлеченной, не прикрепленной ни к какой географии и ни к каким национальным особенностям, как у Лема. Но для Японии, пусть фантастической, этот чисто русский, старославянский тон явно не годится.
Тут филология умерла в мучительном столкновении с пробелами в страноведении.
Для начала, “допреж”, “того” и “перво-наперво” или даже “негоже” — это никакой не “старославянский”, это просторечный диалект, где уцелели старые формы слов. Сказки пишут на подобном диалекте, чтобы лучше передать манеру рассказчика, крестьянина из глуши, который говорит по-простому и литературному языку не обучен.
“Самураи неслуживые” — это явно каламбур, потерявшийся при переводе. Провинциал явно намекает, что самураи забыли о своих прямых обязанностях — ведь само слово “самурай” происходит от глагола “служить”.
Куда более странно, чем исчезновение (японец скорее скажет “испарение”) человека безо всякой причины — то, что этот чопорный провинциал начинает выискивать для исчезновения именно “логическое объяснение” (а не “какое-то объяснение” или “простое объяснение”). Слова “логика” тут вообще неуместно, потому что герою просто неоткуда его узнать.
Логика как искусство рассуждать непротиворечиво и безошибочно — есть только в европейской и индийской культуре, но никак не в китайской (а японская культура развивалась под сильнейшим китайским влиянием). Само слово “логика” появляется в китайском языке только в переводах европейских философов, которые делались уже во времена Чан Кайши, причём разные переводчики используют разные сочетания иероглифов. Откуда его знать японском провинциалу, который живёт в эпоху, когда, судя по всему, революция Мейдзи не случилось — иначе откуда в глухой провинции так много блуждающих самураев?
Конечно, традиция диспута (а значит, и логической аргументации) была развита в Индии и уже на раннем этапе проникла в буддизм. Но это точно не та часть буддизма, которую принято выпускать за ограду монастыря. Даже если этот провинциал ухитрился раздобыть у буддистского монаха переводы старинных трактатов по логике за авторством Дигнаги и принялся их штудировать, он обучился бы не столько достоверному рассуждению в европейском стиле, сколько искусству схоластической дискуссии. Но он же не дискутировать о природе Будды собрался, а пропавшего человека искать!..
Плавает в изложении Норы Галь даже идеология — то неудобное упоминание о “сорока сороков” церквей в столице атеистического государства, то внезапный восторг от того, что в американской сельской глубинке есть свои kulacks, которые угнетают честных бедняков!..
Ещё автор делает резонное замечание, что не к лицу малообразованному гвианцу разговаривать в переводе рязанским диалектом. Она, правда, не уточняет, как именно передавать по-русски иностранное просторечие, жаргонные словечки и диалектизмы. Автор только и советует: “пользоваться простым, подчас даже примитивным синтаксисом, просто строить фразу и — да, в самом деле — прибегать к нашему просторечию”.
Вот и получается, что, согласно Норе Галь, прибегать к родному русскому просторечию, при передаче просторечия английского, йоркширского, гвинейского нельзя — но всё-таки нужно!