В качестве характерного примера искусства перевода Норы Галь приводят какую-то историю, связанную с “Королевой Солнца” Андре Нортон. Эта история настолько “общеизвестна”, что мне нигде так и не удалось найти её изложение. Возможно, те, кто на неё ссылаются, имеют в виду, что именно переводы Норы Галь превратили посредственную американскую писательницу, вынужденную строчить научную фантастику под мужским именем, в культового автора для миллионов советских читателей.
Истории о том, как перевод затмевает оригинал — не новы, скорее всего они появились одновременно с переводчиками. То же самое говорили про культовый “Регтайм” Эдгара Доктороу в переводе Аксёнова. Достоевский во многом обязан своей популярности в Европе искусству переводчиков, которые пригладили его ломаный текст. А сам он многое взял у Диккенса, приглаженного уже русскими переводчиками.
Вплоть до слухов, что вся слава Расула Гамзатова — это слава его переводчиков. Ведь оценить его поэзию в оригинале могут только аварцы, которых во всём мире около миллиона.
Неспроста в романтическом XIX веке переводчиков величали “почтовыми лошадьми просвещения”.
Но в случае Норы Галь история делает самый неожиданный поворот. Она не просто не участвовала в переводе каких-либо текстов Андре Нортон — но и была вообще против перевода книг Андре Нортон на русский язык.
На это указывает её внутренняя рецензия на роман «Саргассово море вселенной» от 1965 года.
Это первый роман цикла “Королева Солнца”. С. Бережков, С. Витин (более известные как братья Стругацкие) опубликовали в 1969 свой перевод, уже под названием «Саргассы в космосе», открыв для русскоязычных читателей ещё одного любимого автора. Настолько любимого, что от имени Нортон была даже издана написанная по-русски повесть-фанфик «Чумная планета».
Что же говорит Нора Галь?
Приведу её отзыв полностью:
Из этой книги ясно, что для автора вечными категориями, остающимися в силе и через миллионы лет, являются не только жестокость и вражда, но и торгашество и корысть. В далеком будущем некая межзвездная организация регулирует торговлю между различными мирами, устраиваются аукционы, можно купить целую планету и эксплуатировать ее. Торговые фирмы и концерны ожесточенно конкурируют между собой. Экипаж захудалого торгово-транспортного кораблика покупает таким образом захудалую же планету, точно кота в мешке, – и обманывается: планета пострадала от атомного взрыва, торговать на ней не с кем. Некогда на ней была цивилизация, владевшая сказочной техникой и обратившая всю планету в магнитный капкан для межзвездных кораблей. Механизм этот продолжает действовать, им пользуется (но почти вслепую) шайка пиратов. Мораль: как опасно, если в руки землянина попадает могучая техника или оружие иных миров и иного разума. После неимоверных опасностей, кровавых битв и леденящих душу приключений храбрые коммерсанты одолевают пиратов, передают их в руки космической полиции – и получают вознаграждение, так что скоро купят другую, более удобную планету и благополучно разбогатеют – чего еще желать!
Пишет Андре Нортон бойко, список ее работ велик, но у меня сложилось впечатление, что книги ее едва ли подойдут для перевода. Слишком много устрашающих эффектов и слишком мало подлинно человеческого содержания.
Не имея возможности придираться к неродному языку, Нора Галь вынуждена выискивать крамолу и вскрывать антисоветчину в нелюбезном ей тексте.
Для начала хочется спросить — знакомо ли ей такое понятие, как “жанровая условность”? Разве всякая научная фантастика — твёрдая и социальная, с прогнозами будущего и смелыми обобщениями в духе очередной новомодной теории развития? Всякий ли автор готов взять вес “Туманности Андромеды” — и всякий ли читатель согласится такое читать?
О том, как будет устроено государство, которое расположено на нескольких планетах, можно долго строить гипотезы, какие-то из них будут даже остроумные, но все — спорные. Единственно, в чём нет сомнений: оно будет устроено ещё сложнее, чем теперешние. По большому счёту, устройство государства, в котором мы живём, для нас тоже не очень понятно.
Авторам этого поджанра приходится прилагать немало усилий, чтобы читатель не заблудился в созданных ими мирах и понимал, что это всё про него, просто в будущем. Ларри Нивен как-то признался, что он сам не запутался в “Мире-Кольце” только потому, что взял за образец “Алису в Стране Чудес”. Айзек Азимов рассказывал про роботов под видом детективных расследований (цикл про Элайджа Бейли и робота Дэниела Оливо), и населил мир “Основания” вполне себе узнаваемыми академическими мужами, отважными космическими торговцами, туземными царьками мелких планет, диктатором Галактики, девочкой-подростком, которая пробирается на космический корабль в поисках приключений и какими-то фермерами с глухой планеты, что вращается вокруг глухой звезды. Мир рассказов Станислава Лема про Иона Тихого, Трурля и Клапауция — это космос травестированный и сказочный, где короли платят за вероятностный успех вероятностными дукатами, а за обустройство истории Земли берётся типовая бюрократическая комиссия с предсказуемым результатом.
К тому же, не очень ясно, что за “подлинно человеческое содержание” требует от автора Нора Галь. Неужели своя земля с богатым хозяйством — недостаточно человеческая ценность, чтобы её обретение не означало счастливый финал? Что же “подлинно человеческого” должен совершить экипаж “Королевы Солнца” — неужто дать залпом сигнал к началу всегалактической коммунистической революции?
Как же она переводила Брэдбери, Саймака, Азимова, Кларка, Желязны, Ле Гуин, Старджона, Шекли, Силверберга, не замечая, что они тоже “опрокидывают в будущее” современные им реалии?..
Другой отзыв Норы Галь (на не самый известный роман Агаты Кристи) — тоже ничего не говорит о языке книги, и напоминает типовую кляузу завистника.
“Почтенная леди очень умеет писать – язык у нее отличный, сюжет построен мастерски и не так бессмысленно кровав, как у несчетных ее коллег. У нас уже перевели и напечатали ее роман о «десятке негритят», наказанных каждый в меру своей бесчеловечности, – и, думаю, хорошо сделали. Тут жестокость не просто ради жестокости, логика – не только сыщицкая, следопытская, но еще и человеческая, и справедливость торжествует в смысле много более широком, чем это обычно в детективе.
…
Смысл истории узок, общественного звучания никакого, человеческих чувств и мыслей на грош – преобладает пустопорожний сантимент. Под конец все герои сколько-нибудь благородного происхождения оказываются благородными и невинными если не в помыслах, то в делах своих.
Впрочем, книжица вроде бы и не вредная, ни какой-либо патологии, ни политической реакционности в ней нет. Быть может, читатель и на сей раз будет с любопытством следить за хитросплетениями сюжета и гадать, кто же виноват; быть может, даже обрадуется, когда логика премудрого мсье Пуаро и добродетель восторжествуют.
Нет, кажется, теперь уже никому не надо объяснять, что было бы глупым ханжеством отвергать вообще всякий детектив. Но, кажется, уже стало ясно и то, что «по части детектива» начинается перегиб. Товарищи издатели и редакторы, видно, увлеклись соображениями занимательности, а заодно – что греха таить! – и заботой о тиражах.”
За эмоциональными хитросплетениями не сразу замечаешь весьма дурнопахнущие подробности.
Во-первых, романы Агаты Кристи — разумеется, не только забавные головоломки (иначе они бы не пережили свою эпоху, как не пережила их большая часть романов “золотого века детектива”). Во многом это нравоописательные романы с остроумными наблюдениями за сливками английского общества. Их читают и перечитывают именно за живущий в них дух “старой доброй Англии”. Но Нора Галь живёт в совсем другом обществе — откуда она может знать, каким “общественным звучанием” была эта история для англичан? Возвращаясь к примерам Норы Галь, едва ли можно найти не только англичанина, но даже советского человека, которого бы “перепахал”, как Ленина, роман “Что делать?” — слишком сильно изменилось общество и ещё сильнее изменились идеи.
Венедикт Ерофеев как-то заметил, что социальный, реалистический роман с ростом мастерства автора становится романом тайн, детективом — таковы предсмертные “Блеск и нищета куртизанок” Бальзака и “Тайна Эдвина Друда” Диккенса. В творчестве современных авторов есть и обратная тенденция. Александра Маринина и Чингиз Абдуллаев, пресытившись расследованиями и перестрелками, переплавляют свой опыт в семейные хроники в духе XIX века.
Во-вторых, довольно гнусно, в манере опять же идеологического доноса, намекать на то, что в романе нет разоблачения прогнившей аристократии и что государственное советское издательство буржуазно гонится за тиражом — а вместо этого должно тащить читателя за шиворот к хорошему вкусу прогрессивных авторов из стран победившего социализма.
Отзыв на “Что-то страшное грядёт” Брэдбери впечатляет ещё больше. Нора Галь так и не смогла отыскать в этом романе чего-то более антисоветского, чем тот факт, что “в этой книге слишком много ужасов, много надрывного, болезненного… Они перемежаются навязчивыми аллегориями, тонут в густом тумане мистики – и, как часто бывает (а пожалуй, это и неизбежно), тут же автор впадает в другую крайность, в отталкивающий натурализм и физиологизм”. И в конце вывод: “Но в целом, как это ни печально, книга оставляет самое тягостное впечатление, и я убеждена, что переводить ее не следует”.
Короче, “сегодня ваш ребёнок в целом вёл себя хорошо — но драть всё равно надо!”
Едва ли эти случаи что-то говорят о переводческом мастерстве Норы Галь. Скорее они показывают её идеологическую гибкость и умение в случае чего давить оппонента по партийной линии.