В тот безобразно жаркий майский день 1942 года классик японской литературы Дадзай Осаму сидел под кроной японского древовидного можжевельника где-то на окраине города Камакура. Перед классиком лежал распахнутый блокнот.
Но страницы оставались нетронуты.
А огрызок химического карандаша и вовсе укатился в траву.
Настоящее имя классика японской литературы было Сюдзи Цусима, а биография представляла собой лютый бардак. Он родился на самом севере, в префектуре Аомори, где выпадает снег и растут знаменитые яблоки. Учился в Токийском университете, на отделении французской литературы — главным образом, потому, что туда не было конкурса. Был отчислен за запой в разгар сессии. Решил совершить двойной суицид с официанткой из заштатного барчика. Они взялись за руки и бросились с обрыва здесь, неподалёку от Камакуры.
Утонула только она.
Будущего классика вытащили рыбаки. Через какое время очнулся и сам Дадзай — и обнаружил, что оказался в тюремной камере. Будущего классика обвиняли в том, что он состоял в коммунистической партии.
Он пообещал семье исправиться. Написал несколько рассказов. Один из рассказов показался настолько великолепным, что начинающий автор решил закончить этим шедевром творческий путь. Дадзай снял номер в гостинице, выпил последнюю чашку сакэ и попытался повеситься.
Но творческий путь заканчиваться не пожелал и балка подломилась. Хозяйка гостиницы побила литературную знаменитость метлой и выгнала, хотя номер был оплачен за неделю.
Потом он оказался в больнице с острейшим аппендицитом. Доктор выписал рецепт, выдал металлическую коробочку и многоразовый шприц. Он велел колоть, если боль или желание выпить станут невыносимы.
В коробочке был морфий.
Дальше были ад и туман. Попытки переползти с алкоголя на морфий. Попытки лечить морфинизм алкоголем. Женитьба на школьной учительнице. Первые успешные публикации. Морфий и алкоголь. Туберкулёз. Алкоголь и морфий. Объявление войны. Ещё какие-то безобразия, над которыми память опустила свой милосердный полог.
Среди его рассказов была история про впечатлительную студентку, которая прочла в литературном журнале рассказ от лица нищего отверженного автора, который страдает от холода в жутких трущобах. Читательница решила помочь обездоленному таланту, накупила еды и тёплой одежды, разузнала его адрес, приехала — и обнаружила, что это преуспевающий здоровый мужчина, который живёт в великолепном кирпичном доме.
Но если бы вы увидели самого Осаму-сенсея — в засаленом чёрном кимоно, с растрёпанными волосами, вечным ознобом от морфия и красными глазами после очередной бессонной ночи, — то вы бы поняли, как сильно порой расходятся литература и жизнь.
На время войны он сбежал в Камакуру, к другу Ясунаре Кавабате, препоручив семью родителям жены и японским богам.
Кавабата тоже был классиком и даже Нобелевскую премию потом получил. Во время войны он служил стране на важной должности — заведовал несуществующими провинциальными библиотеками.
Дадзай был в доме государственного человека отчасти полезным нахлебником, отчасти нерадивым слугой. А жена Дадзая была только рада, что есть кому быть во всём виноватым.
Сам Дадзай считал это формой терапии. Рассчёт был на то, что морфия в деревне не достать, а от местной бормотухи толком не опьянеешь.
А когда терпеть старинный распорядок уже не было сил — Дадзай, как сейчас, выбирался на природу. Но все шедевры, который он собирался здесь найти, определённо куда-то подевались…
Классик японской литературы Осаму Дадзай протёр глаза и вдруг обнаружил, что перед ним стоит долговязый школьник в фуражке и держит бутылку настоящего шотландского виски.
Этим школьником был Юкио Мисима. Хотя Юкио Мисима — это тоже псевдоним.
Настоящее имя будущего классика японской литературы было Кимитакэ Хираока. Его дед, губернатор трофейного Южного Сахалина, к моменту рождения внука уже успел окончательно провороваться. Отец служил на бесперспективной должности в Министерстве Рыболовства. Внука, за счёт связей деда и скандального характера бабушки, удалось пропихнуть в Гакусуин — самую престижную школу Японской империи. Она дала стране немало министров, генералов, членов императорского дома — но ни одного крупного учёного.
Диковинное имя и плебейская фамилия изрядно веселили одноклассников — детей маркизов и баронов, министров и адмиралов. А маленькому Кимитакэ, который добирался домой на дребезжащем трамвае, оставалось глотать слёзы и мечтать всех убить.
В 1942 году Дадзай уже считался важным и перспективным автором, после немного устаревшим в своей сентиментальности. А Юкио Мисиме уже исполнилось шестнадцать.
И вот, дождавшись Золотой Недели, школьник отправился в паломничество к знаменитому автору, в надежде, что тот приоткроет новичку тайны мастерства и укажет путь в другой мир, где люди искусства сами выбирают себе имена и можно прославиться вне зависимости от того, что думают о тебе одноклассники.
В 1942 году страна Ямато ещё верила, что сможет победить всех. Но товаров уже не хватало. Красное вино, например, полагалось только героическим подводникам и проходило по бумагам финансового министерства.
Бутылку контрабандного виски пришлось добывать через друзей отца. А отец литературных занятий не одобрял.
Надо ли говорить, какое это было сокровище? Мисима протянул бутылку бережно, словно новорождённую дочь.
Дадзай схватил её двумя руками и какое-то время просто смотрел, как играет солнце в благородной золотой жидкости. Потом деликатно открутил крышечку. Вдохнул полузабытый, но такой копчёный аромат.
И принялся пить, прямо из горла.
Юкио смотрел с ужасом.
А Осаму глотал и глотал. Даже сквозь туманное стекло было видно, как убывает жидкость с каждым глотком…
Наконец, бутылка была пуста.
Дадзай рыгнул.
Икнул.
Перевёл на школьника взгляд по-прежнему красных, но теперь ещё и затуманенных глаз.
Отшвырнул бутылку куда-то, не глядя. И спросил, с трудом подбирая каждое слово:
— Мальчик, а ты по какому вопросу приехал?
Юкио набрал побольше воздуха.
И ответил юным и звонким голосом:
— Я приехал, чтобы сказать: говно вы пишите, Дадзай-сенсей!