Есть книги, которых никто не читал, но на которые все ссылаются. Одна из них — «Россия в 1839 году» Астольфа де Кюстина.
Сам де Кюстин даже при жизни был третьестепенным писателем, который дружил со многими романтиками, но если и получал от них похвалы, то скорее как меценат и богатый друг, чем как мастер слова. Всё-таки Бальзак и Готье, в отличии от Кюстина, могли проводить время в скромном замке Фервакес только как гости его хозяина.
Однако и его светские романы, и книги путевых заметок, и пьесы не расходились даже при жизни автора, и почти не переиздавались после. Маркиз де Кюстин не был даже выдающейся бездарностью вроде графа Хвостова — в свете было принято насмехаться не над его банальными сочинениями, а над его, как тогда говорили, “постыдной склонностью к содомскому греху”.
За последнюю он даже бывал бит — чего за литературную деятельность не удостоился.
Однако «Россия в 1839 году» выдержала ещё при жизни автора семь изданий и активно переводилась на другие языки. И уже в XX веке была вытащена из забвения сначала большевиками (как критика царского режима), а потом и американскими агитаторами (как критика уже большевиков).
Одна из причина актуальности Кюстина — это то, что он великолепно владел политической технологией, очень актуальной в наше время: а именно, вместо тонкого обмана он попросту ошарашивает брехнёй. Он совершенно не стесняется врать читателю прямо в лицо и держать его за полного идиота. Противоречить Кюстину сложно уже потому, что он сам превосходно противоречит сам себе.
Достаточно вспомнить его известное рассуждение:
«Если рассказанные мною факты ложны, пусть их опровергнут; если выводы, которые я из них делаю, ошибочны, пусть их исправят: нет ничего проще; но если книга моя правдива, мне, надеюсь, позволительно утешать себя мыслью, что я достиг своей цели, состоявшей в том, чтобы, указав на болезнь, побудить умных людей пуститься на поиски лекарства…
Яростные нападки на эту книгу со стороны русских, а также нескольких газет, поддерживающих их политику, сделали лишь более очевидными мужество и прямодушие автора: только правда способна вызвать такую вспышку гнева; объедини все путешественники мира свои усилия, дабы представить Францию страной идиотов, их сочинения не исторгли бы из уст парижан ничего, кроме веселого смеха; больно ранит лишь тот, кто бьет без промаха.»
Очень нетрудно заметить, что второй абзац полностью опровергает первый. В одном абзаце он утверждает, что готов принять любую критику, и что его рассуждения могут быть опровергнуты. А уже в следующем вдруг заявляет, что все опровержения… только доказывают его правоту. Причём сам он эти опровержения не приводит, а отделывается абсолютно бредовым аргументом: якобы, вздумай кто-то писать подобное про французов, его бы не стали даже опровергать.
Вообще, аргументация “только правда способна вызвать такую вспышку гнева” — это как раз типовой double bind, про который так много писал Грегори Бейтсон. Агрессор с одной стороны, провоцирует агрессию — а с другой стороны делает вид, что осуждает любую агрессию. Жертве непонятно, как реагировать — если никак, то агрессия будет нарастать, а если ответить, то её можно будет осудить, как агрессора.
Разумеется, реакция тут может быть простая: нет, Кюстин нагло врёт. Вспышку гнева вызывает любое агрессивное поведение, даже если говорят вроде бы удобную “правду” (вспомним про “исландскую правдивость”).
С тем же успехом можно было бы сказать: согласие с тем, что раз то, что другой известный публицист, Адольф Гитлер, писал про евреев, вызывает гнев у евреев — доказывает, что Адольф Гитлер говорил про них правду.
Фактических ошибок в его книге и правда колоссальное количество — причём они начинаются ещё до его прибытия. Он убеждён, что Россия — страна степей, хотя как раз до степной зоны так и не доехал. Он сообщает, что перед Михайловским Замком стоит памятник Петру III — а когда ему было указано, что это Пётр I, он заявил, что “русские просто перекрасили памятник”. Сфинксы перед Академией Художеств не впечатляют, потому что это жалкие копии (хотя это, конечно же, оригиналы), а Медный Всадник — это воплощение безвкусицы русского скульптора (интересно, что бы сказал на это его соотечественник Этьен Фальконе).
Иногда кажется, что Кюстин попросту издевается над читателем — например, когда сообщает, что “Главная улица Петербурга — Невский проспект, один из трех проспектов, что ведут к дворцу Адмиралтейства. Три эти улицы, расходясь лучами, делят южную часть города на пять правильных частей и придают ей, подобно Версалю, форму веер”.
Каким образом три проспекта могут разделить полукруг на пять частей?
Но между тем в его книге можно отыскать и кое-что более тонкое и полезное.