Как погибал хор

«В настоящей трагедии гибнет не герой – гибнет хор». Бродский говорил это в Нобелевской речи и не только. Лосев обнаружил ту же мысль сперва в эссе Бродского 1982 г. по поводу «Реквиема» Ахматовой («Это трагедия, где хор погибает раньше героя»), а уже после Нобелевской лекции — в стихотворении «Театральное» (1994—1995).

Но это не его мысль.

Ольга Седакова приписывает эту идею Карелу Чапеку. Но Чапек такого не писал, просто Седакова невнимательно искала на недоступной ныне страницы с афоризмами.

На самом деле замечание о том, что “не найдётся писателя, который обладал бы дерзновением, необходимым для того, чтобы вывести на сцену обречённый на смерть хор” восходит к написанным по-гречески «Пестрым рассказам» римлянина Клавдия Элиана, служившего жрецом святилища Фортуны в Пренесте. Этот не особенно значительный представитель второй софистики жил в начале III века н.э. прославился при жизни не столько речами или наставлениями, сколько такими вот сборниками курьёзов, а ещё поразительно классическим греческим языком своих сочинений, несмотря на то, что, по словам немногих биографов, “не выезжал никуда за пределы Италии, ни разу не ступил на корабль и не знаком с морем”.

Сами “Пёстрые рассказы” — это написанный по-гречески сборник анекдотов, цитат и курьёзов, в духе его же первого сборника “О природе животных” (где были собраны всякие занимательные байки о зверушках, которые щедро послужили авторам средневековых бестиариев — ведь всякому интересно узнать, что “коровы в Сузах знакомы с арифметикой”).

Фрагменты “Пёстрых Рассказов” никак не отсортированы, в духе писаний мифографов, и предназначены риторам, чтобы они могли украсить очередную речь остроумным примером. Всегда полезно напомнить публике, что “овца в одном из стад тира­на Никия объ­яг­ни­лась у них вме­сто ягнен­ка львом и этот знак-де пред­ве­щал Никию, тогда еще част­но­му чело­ве­ку, суж­ден­ное ему в буду­щем могу­ще­ство”, или сделать важный вывод из того исторического факта, что “извест­ны­ми пья­ни­ца­ми были, как гово­рят, родо­сец Ксе­на­гор по про­зви­щу Амфо­ра и кулач­ный боец Про­тей, сын Лани­ки, молоч­ный брат царя Алек­сандра. По рас­ска­зам, и сам Алек­сандр тоже мог выпить необык­но­вен­но мно­го.”

Кое-как втиснутые в 14 книг, они широко читались в античности, а уже средневековые переписчики редактировали собрание, удаляли повторы, ужимали — кто во что горазд.

Где-то в середине XVIII в. сборник вышел из моды и про него помнили только филологи-классики. Английских, французских и итальянских переводов не появлялось с XVII века, последний немецкий вышел в 1840. Единственное, в XIX в. во Франции вышла пара начальных греческих хрестоматий по Элиану — язык у него действительно простой и ясный.

Так что выпускники классических гимназий Российской Империи тоже не знали Элиана — их учебные программы были составлены уже позже.

Но откуда про них узнал Иосиф Бродский, чьё образование ограничивалось семью классами советской школы? Причём узнал настолько хорошо, что, доведённый до белого каления невежеством американских студентов, включил «Пестрые истории» и «О природе животных» в свой известный “Список книг, которые должен прочитать каждый”, даже не подозревая, что самое свежее англоязычное издание Клавдия Элиана выходило в XVII веке.

(Если вы встревожены за судьбу американских студентов, можете быть спокойны: в середине 1990-х появилось сразу 3 свежих перевода, так что и они теперь смогут узнать, что “во рту Пла­то­на пче­лы устро­и­ли улей”)

Всё дело в превосходном переводе “Пёстрых историй” на русский язык, который вышел в 1963 году в «Литературных памятниках». Выполнила его София Викторовна Полякова, доцент кафедры классической филологии ЛГУ и личность весьма загадочная. Она переводила византийских авторов, какое-то время была хранительницей архива Цветаевой и исследовала творчество Софьи Парнок. На кафедре её до сих пор помнят, но анекдотов и преданий не сохранилось. 

Однако при этом милейшая филолог-классик ухитрилась настолько глубоко засесть в печёнках тогдашнему первому секретарю Ленинградского обкома КПСС Григорию Васильевич Романову, что даже в 2007 году он поминал её в интервью тогда ещё небитому Кашину:

“Вот был случай — я остановил публикацию книги Дмитрия Сергеевича Лихачева «Византийские легенды». Редактором этой книги была Софья Полякова — еврейка. Приглашаю я Лихачева к себе, спрашиваю прямо: «Зачем вы таких людей к работе привлекаете?» Он спрашивает: «Каких?» Я: «Тех, которых не нужно». Он: «Евреев, что ли?» Я: «Да». Его это тоже почему-то обидело, хотя я был прав — евреи тогда стояли на антисоветских позициях, и мы должны были препятствовать их деятельности».

Кинокритик Александр Тимофеевский запомнил её с другой стороны:

“Софья Викторовна Полякова, Надежда Януарьевна Рыкова, выдающаяся переводчица, и еще одна дама, менее знаменитая, делили на троих коммунальное жилье, по тем временам казавшееся огромным. За окнами квартиры был советский Ленинград, а внутри царила неистовая свобода с множеством подобранных на улице собак и кошек, с потертой ампирной мебелью, с супрематическими тарелками по стенам, с книгами на всех европейских языках, с веселой едкостью литературной шутки и диким площадным матом, которым все три дамы крыли советскую власть.”

Причём Бродский мог слышать её перевод и в живом исполнении: его приятель Г. Шмаков таскал начинающего поэта на лекции Поляковой, чтобы тот соприкоснулся с античностью и даже запомнил, как она читала ещё неизданный перевод «Пестрых рассказов» на секции переводчиков в Союзе писателей.

Хотя сейчас сложно поверить, что в Советском Союзе можно было спокойно читать публично о том. как “Был некто Хари­тон, акра­ган­тя­нин родом, цени­тель все­го пре­крас­но­го, и кра­соты отро­ков в том чис­ле. В это вре­мя он страст­но любил Мела­нип­па, тоже акра­ган­тя­ни­на, испол­нен­но­го душев­ных досто­инств и при­вле­ка­тель­но­сти”.

Но есть у атрибуции и другое измерение — как раз филологическое.

В её переводе “Пёстрых рассказах” та самая история про хор выглядит так (II:11):

Видя, что пра­ви­тель­ство трид­ца­ти уби­ва­ет самых слав­ных граж­дан и пре­сле­ду­ет тех, кто обла­да­ет зна­чи­тель­ным богат­ст­вом, Сократ, повстре­чав­шись с Анти­сфе­ном, как пере­да­ют, ска­зал ему: «Тебе не досад­но, что мы не ста­ли вели­ки­ми и зна­ме­ни­ты­ми, каки­ми в тра­геди­ях изо­бра­жа­ют царей, вся­ких Атре­ев, Фие­стов, Ага­мем­но­нов и Эгис­фов? Ведь их зака­лы­ва­ют, дела­ют геро­я­ми драм и застав­ля­ют на гла­зах все­го теат­ра вку­шать страш­ные яст­ва. Одна­ко нико­гда не было столь отваж­но­го и дерз­ко­го тра­ги­че­ско­го поэта, кото­рый вывел бы на сце­ну обре­чен­ный на смерть хор!

Однако тут всё не так просто.

Если понимать этот текст дословно, то мы должны были бы приписать эти слова Сократу. Но вполне очевидно, что это какие-то поздние анекдоты и домыслы.

Разумеется, нельзя назвать оригинальным источником и Клавдия Элиана. Скорее всего, он у кого-то эту историю позаимствовал.

Но есть и другая деталь, на которую стоит обратить внимание.

Дело в том, что Полякова не столько переводила дословно, сколько воссоздавала текст, превращая доисторический сборник курьёзов в вереницу остроумных миниатюр, вроде анекдотов про Сократа или Диогена или записных книжек Ильфа или Петрова. Даже предисловие было непростым — оно посвящено

Памяти моего

дорогого друга

Нинимуши

(Удалось установить, что этот Нинимуша, чьё имя отлично бы подошло советнику вавилонского царя, при жизни был псом)

Перед читателем мелькали курьёзные смыслы, объединённые в отточенные периоды. Они проникали и в её вроде бы серьёзные научные труды: «Как Марра в свое время поразила смысловая странность выделенных им семантических пучков, так и…».

В своём переводе она стремилась не к точности, а к отточенности и понятности. Эта история нам запоминается именно потому, что она намекает, что в эпоху террора невозможно затеряться в толпе, потому что расправиться могут с каждым, а перепуганные обыватели даже будут знать “за что”.

Но, как установил Зельченко, в оригинале имелось в виду кое-что другое.

“В подлиннике сказано, во-первых, не «И тебе не досадно…?», а, наоборот, «Неужели тебе досадно…?», «Может ли тебе быть досадно..?», а во-вторых, на месте «отважного и дерзкого поэта» (первый эпитет безусловно положительный, второй – амбивалентный, но соседство с первым также делает его положительным) стоит «дерзкого и бесстыдного».”

То есть, Сократ (персонаж, а не историческая фигура) имеет в виду прямо противоположенное: честолюбивый человек мечтает подняться над другими и не задумывается о том, что в пору испытания молнии бьют по вершинам. Но жизнь героя куда опаснее жизни обывателя, первым бьют того, кто выделяется. Прямо как много веков позже заметит Ницше (а его перефразирует Лимонов), что вокруг подлинного героя всё невольно становится трагедией.

Получается, подлинный источник фразы «В настоящей трагедии гибнет не герой – гибнет хор» — не Бродский, не Карел Чапек, не Сократ и даже не Клавдий Элиан, а переводчица София Викторовна Полякова, доцент кафедры классической филологии ЛГУ.

Материалы взяты отсюда: https://zelchenko.livejournal.com/61367.html