Получается, теории Кэмпбелла и его менее прославленных конкурентов так ловко объясняют целые жанры историй именно потому, что объясняют не сами истории, а их пересказы, уже подогнанные под нужную схему. Между тем оригинальное предание о Гильгамеше для нас непривычно, а оригинальные сказки непонятны. В чём-то они даже ближе абсурдным фантасмагориям Даниила Хармса, чем тому, что мы читали на уроках литературы в младших классах.
Более того, даже идея использовать теории Кэмпбелла как учебник для писателей — это не ново. В “Разговорах” Липавского есть упоминание о том, как Даниил Хармс, прочитав “Морфологию волшебной сказки”, заметил, что на такие же этапы можно разобрать, например, почти любой роман Диккенса. И Пропп с ним согласился. Формализм в духе Шкловского был в 1920-х ещё в большой моде.
Но что же получается — неужели склад и лад появляется в сказке только когда её пересказывает теоретик?
К счастью, есть одно небольшое соображение, которая, кажется, способна вывести нас на правильную дорогу из лабиринта арабской ночи.
Вспомним уже несколько раз упомянутого тут Даниила Хармса. Его фантасмагорические истории всё-таки обычно воспринимаются как юмор — просто порой очень чёрный или очень абстрактный. Они смешны во многом за счёт эффекта обманутого ожидания — мы ждём какого-то привычного сюжетного поворота, а вместо этого следует весёлая или страшная чепуха. Мы ждём, что дурацкая ситуация разрешится — но она всё более запутывается.
Но раз мы чего-то ждём, значит есть какие-то привычные повороты, привычные разрешения. Точно так же, как раз для нас непривычна форма классических арабских или каких-то других сказок — у нас где-то в памяти лежит привычная форма сказки, которая так же характерна для нашей культуры, как сказки “Тысяча и одной ночи” — для культуры арабской.
Та самая форма сказки, до которой обтёсывают сказочные сюжеты, прежде, чем рассказать их детям.
И эта форма стандартной для нашей культуры сказки, более-менее общая для всей Евразии и даже Кавказа, уже обнаружена фольклористами. Более того, она неплохо описывает даже такие вроде бы несказочные жанры, как классический американский вестерн или голливудский боевик 1980-х или даже почти все жанры бульварной литературы. Сам я узнал эту форму из интервью нашего уважаемого историка Берёзкина.
Эту форму называют по-русски “волшебной сказкой” и название это очень неудачно — в истории может не быть ничего волшебного, и она вовсе не обязательно сказочна по стилю и приёмам.
Форма эта очень проста:
Герой старшего поколения побеждён чудовищем. Молодой герой и его помощники победили чудовище и все теперь счастливы.
Пожалуй, это и есть то немногое, чему писатели могут поучиться у фольклористики.
Все попытки как-то обмануть ожидание от этой формы вызывают резкое неприятие зрителя: нам кажется, что нас обманули. Это тот самый случай, когда “деконструировал” означает “сломал”.
При этом она легко выдерживает умолчания: например, банду злодеев (чудовище) просто преследует неизвестный всадник, который вершит над ними месть за неназванное преступление. Это немного жутко, но всё равно понятно.
А ещё это решает другую известную проблему c мономифам. К истории восхождения героя очень тяжело писать продолжение. Действительно, что можно ещё рассказать о том, кто всех победил, всё понял и всего достиг? И даже если рассказывают историю в том же мире, но с новым персонажем — это выглядит как “ну вот, то же самое, только теперь про девочку”
Франшизы, выстроенные на мономифе или воспринимаемые как мономиф, так и не смогли пробить эту стену, хотя нанимали лучших сценаристов. Не очень понятно, как продолжать “Властелин Колец” — разве что, по примеру Перумова, превратить его в героическое фэнтези, когда в Средиземье появляется мелкий гад и начинает мелко гадить. Так и не удалось продолжить “Аватар” — “Легенда о Корре” выглядит откровенно дурацкой, потому что Корра должна делать всё, как Аанг, но наоборот. Книги по франшизе “Звёздных воин” пишутся по примерно одному сюжету — где-то в галактике затаились имперские недобитки, но герои с ними быстро справились. О том, что “Пробуждение силы” просто повторяет “Новую надежду”, не высказался только ленивый — но более внимательные зрители заметили и другое: главный герой франшизы скорее Дарт Вейдер, чем Люк Скайуокер, именно он действует во всех фильмах и принимает самые тяжёлые решения.
А вот волшебную сказку продолжать очень легко — просто выпустите на героя ещё одно чудовище. В конце концов — мало ли монстров бродит за околицей? Вы, возможно, помните “монстров этой недели” в американских сериалах — но точно с такими монстрами сражаются главные герои потенциально бесконечных сериалов про Конана Варвара, Джеймса Бонда, Грязного Гарри.
И эта форма настолько нам привычна, что кажется, будто он всегда был с нами. Хотя это не так: в античности были похожие истории, но всё-таки каноничными считались другие формы.
Форма эта проста. И она кажется нам такой естественный, именно потому, что очень характерна для нашей культуры — хотя и появляется в ней в районе XV—XVII веков.
Это прозвучит странно, но сказок в таком понимании вне нашего (огромного и христианизированного) ареала просто нет. Есть истории о приключениях, есть басни с моралью, есть просто весёлая чепуха или истории об удачном обмане — но нет этой странной, возможно даже христианской устремлённости к хорошему концу.
Фольклорные записи более культурно далёких от нас народов, вроде сказок американских индейцев, вообще производят странное впечатление: для читателя нашей культуры они не только почти абсурдны, но в придачу жутко непристойны. Те, кому стало интересно, могут обратиться к изданной в 1994 году под редакцией уже упомянутого Берёзкина книжке “Мифы индейцев Южной Америки. Книга для взрослых” (доступна, к примеру, в библиотеке Машкова: http://www1.lib.ru/MIFS/indian.txt). Я приведу только одну, одну из самых коротких сказок этого сборника под названием “Сон”.
О чём в ней говорится — читатель может попытаться установить самостоятельно. Возможно, в ней даже отыщется Путь Героя или ещё что-нибудь.
Утром человек проснулся и говорит:
— Мне приснился тапир.
— Тапир? Это как же — расскажи нам, пожалуйста!— стали упрашивать родственники.
— Вот иду я по лесу,— отвечает индеец,— и вижу: упавшим деревом придавило тапира. Ох, и наелся я мяса!
— Почему бы тебе не попробовать — иди в лес, вдруг вправду найдешь тапира?
— Пожалуй, — отвечал человек. Он сразу же отправился в лес. Когда он шел по тропе, ветром повалило дерево. Оно упало и задавило индейца. Родственники ждали его, ждали, пошли искать.
Нашли труп.
— А теперь пойдем искать тапира,— решили они.
Искали здесь, искали там, тоже нашли. Это был нехороший тапир.
В них бывает нечто похожее на путь героя — сказка может пересказывать биографию какого-то легендарного деятеля, который родился необычным способом и много чего совершил. Но логичного хорошего конца в этих историях нет. Мы привыкли, что в финале герой женился и жил долго и счастливо или на худой конец трагически погиб и уже этим одержал победу. Но у индейцев герой может в финале просто превратиться в зверя, или в звезду, или просто мы можем не знать, что стало с ним дальше.
Что же касается, например, аборигенов Австралии, то оригинально записи их сказок выглядят странно даже по меркам мировой фольклористики. В них действительно нет ни складу, ни ладу. Да и сами аборигены не воспринимают эти сказки всерьёз и чётко разделяют сказки (их можно рассказывать посторонним и их сравнительно немного) и мифы (мифология у них очень сложная и чужакам узнавать про неё нельзя).
Конечно, в соответствующем отделе достаточно большого книжного магазина (как вы, наверное, помните, этот отдел обычно называется “Сказки”, “Мифология” или “Джозеф Кэмпбелл”) можно, пожалуй, отыскать и “Сказки индейцев Америки”, и “Сказки бушменов” и “Сказки Австралии”. И они будут для нас вполне привычны, пусть и с местным колоритом.
Но они потому и привычны, что переработаны в понятные для нас волшебные сказки.
Если вы заглянете в выходные данные этих сказок, то наверняка обнаружите, что это, конечно, не записи этнографов, а авторская обработка местных сюжетов — то есть такие же авторские сказки, как те, что складывали, подражая народным образцам, Пушкин, Андерсен и Ханна Дияб. Их автором может быть как европеец, который долго прожил возле аборигенов и уверен, что понимает их культуру — или абориген, который получил типичное европейское образования, вполне себе вписался в общество белых людей и просто решил поделиться с ними преданиями родных мест (соответственно обработанными)
Разумеется, если вас будут читать не бушмены, и не австралийские аборигены, то форма волшебной сказки подойдёт вам отлично. Она и гибче, и понятнее, и привычнее нам, чем мифологизированный Путь Героя.